Неточные совпадения
Не далее как дней пять тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор
любовь на земле, то не от закона
естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие.
Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон
естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только
любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь.
— Это вздор: родительская
любовь предрассудок — и только. Связь есть потребность, закон природы, а остальное должно лежать на обязанностях общества. Отца и матери, в известном смысле слова, ведь нет же в
естественной жизни. Животные, вырастая, не соображают своих родословных.
Как же ему было остаться? Мать желала — это опять другое и очень
естественное дело. В сердце ее отжили все чувства, кроме одного —
любви к сыну, и оно жарко ухватилось за этот последний предмет. Не будь его, что же ей делать? Хоть умирать. Уж давно доказано, что женское сердце не живет без
любви.
Не довлело любящему божеству быть связанным с возлюбленною им натурою мира одною внешнею связью
естественного закона и порядка; оно желало иметь с нею внутренний союз свободной
любви, для коего твари являлись неспособными.
— Что мужчина объясняется в
любви замужней женщине — это еще небольшая беда, если только в ней самой есть противодействие к тому, но… — и, произнеся это но, Егор Егорыч на мгновение приостановился, как бы желая собраться с духом, — но когда и она тоже носит в душе элемент симпатии к нему, то… — тут уж Егор Егорыч остановился на то: — то ей остается одно: или победить себя и вырвать из души свою склонность, или, что гораздо
естественнее, идти без оглядки, куда влечется она своим чувством.
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту
любовь, которую люди имеют к себе и к своим семьям и к государству, на всё человечество, забывая то, что
любовь, которую они проповедуют, есть
любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до
естественного отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества, предмета вполне мистического.
Естественным ходом от
любви к себе, потом к семье, к роду, к народу, государству общественное жизнепонимание привело людей к сознанию необходимости
любви к человечеству, не имеющему пределов и сливающемуся со всем существующим, — к чему-то не вызывающему в человеке никакого чувства, привело к противоречию, которое не может быть разрешено общественным жизнепониманием.
Перенося сознание и
любовь личности в семью, из семьи в род, народ, государство, было бы вполне логично и людям для избавления себя от борьбы и бедствий, которые происходят от разделения человечества на народы и государства,
естественнее всего перенести свою
любовь на человечество.
«Неразумно, — говорит человек общественный, — жертвовать благом своим, своей семьи, своего отечества для исполнения требований какого-то высшего закона, требующего от меня отречения от самых
естественных и добрых чувств
любви к себе, к своей семье, к родине, к отечеству, и, главное, опасно отвергать обеспечение жизни, даваемое государственным устройством».
Чувство
любви к человеку, желание найти родственный отзыв в другом сердце, потребность нежных наслаждений
естественным образом открылись в молодой женщине и изменили ее прежние, неопределенные и бесплотные мечты.
Я буду мужа любить, Тиша, голубчик мой, ни на кого тебя не променяю!» Но усилие уже выше ее возможности; через минуту она чувствует, что ей не отделаться от возникшей
любви: «Разве я хочу о нем думать, — говорит она, — да что делать, коли из головы нейдет?» В этих простых словах очень ясно выражается, как сила
естественных стремлений неприметно для самой Катерины одерживает в ней победу над всеми внешними требованиями, предрассудками и искусственными комбинациями, в которых запутана жизнь ее.
— Они говорят, — вступился адвокат, указывая на даму, — что брак должен вытекать, во-первых, из привязанности,
любви, если хотите, и что если налицо есть таковая, то только в этом случае брак представляет из себя нечто, так сказать, священное. Затем, что всякий брак, в основе которого не заложены
естественные привязанности —
любовь, если хотите, не имеет в себе ничего нравственно-обязательного. Так ли я понимаю? — обратился он к даме.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с
любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень
естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица; искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в русской литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Я пришел в совершенный восторг и поспешил объяснить кое-как Фуксу мою страстную
любовь к
естественной истории и горячее желание собирать бабочек, прося его в то же время научить меня, как приступить к этому делу.
А в рассказе раскрывается
естественное и ничем незаглушимое развитие в крестьянской девочке
любви к [свободе] и отвращения к рабству.
«Если даже она и сама не сознает, не понимает вполне всего значения своего поступка; если он с первого мгновенья казался ей таким легким, таким простым и
естественным делом, то даже это самое непониманье еще более возвышает силу ее
любви.
Но всемогущество Божие неотделимо от божественной любви-смирения, и «творчество» без цели, без смысла и, главное, без
любви, — творчество ради творчества, jeu divin в упоении собственной мощью (чувство очень
естественное для невсемогущего, завистливого, склонного к хвастливому самолюбованию существа), чуждо всемогуществу Божию, себя знающему и абсолютно спокойному.
Под влиянием
естественной горечи от греховных извращений
любви, полового degoüt (который очень мало похож на аскетическое воздержание), ополчаются и на самую
любовь, предавая ее проклятиям, и нередко в основе этой вражды к женщине и браку лежит тайный грех против
любви и женственности: Крейцерова соната!
Напротив, Аристотель, восходя по лестнице форм в их
естественной иерархии, приходил к форме всех форм, имеющей содержанием только себя, мышление мышления (νόησις της νοήσεως), первое движущее (πρώτον κινούν), составляющее и источник всякого движения, и его предмет, как всеобщее стремление и
любовь (ой κινούμενον κινεί… κινεί δε ως έρώμενον); эта Форма вообще и есть Божество.
Любовь к своему народу (мы увидим, что народ не то же самое, что нация) есть очень
естественное и хорошее чувство, но национализм требует нелюбви, вражды, презрения к другим народам.
Он может убить то, что называют
естественной, гуманистической жалостью к людям, и не вызвать благостной
любви Христовой.
Любовь определяется не отношением
естественного к сверхъестественному, а отношением личности к личности, отношением личности человека к личности Бога, отношением одного человека к личности другого человека.
Выражается это также в противоположении
естественной и сверхъестественной
любви.
Художественность его писательской работы являлась
естественным продуктом его объективного реализма, знания русского быта, души русского бытового человека и
любви к характерным чертам русского ума, юмора, комизма и трагизма.
В комедии и даже в драме у англичан чувствовалось больше простоты, чем в Париже; женщины с более
естественной грацией, но по части дикции весьма малая выработка и жестикуляция бедная, так что французу или итальянцу, не знающему языка, невозможно было бы понять, что вот такой-то"jeune premier"объясняется в
любви героине.
Разговор в мельчайших деталях был почти готов, князь даже мысленно предугадывал вопросы со стороны Ирены и мысленно же давал на них ответы,
естественные, правдоподобные, доказывающие его безграничную к ней
любовь и вместе с тем невозможность в его положении поступить иначе.
Федор Дмитриевич искренно и сердечно привязался к маленькой Коре. Он полюбил ее чисто отцовской
любовью, заботился о ней с нежностью, уступавшей лишь нежности матери. Сердце его было полно отчаяния, что эти его заботы были бесполезны, но он все же хотел принять последний вздох этого ангела. Но именно тогда, когда эта минута была близка, он должен был покинуть свой пост у постели умирающей, чтобы исполнить совершенно
естественное и законное желание ребенка — видеть в последний раз в жизни своего отца.
Для него «
естественный союз по
любви есть союз дикий, мрачный» (с. 490).
Первая мысль, вполне
естественная ввиду места и действующих лиц, пришедшая всем в голову, была та, что придется присутствовать при сцене ревности, которую соперницы в
любви устраивают друг другу, — так как невозможно было сомневаться в страшной злобе, наполнявшей все существо Анжель.
Он был для нее только тем ожидаемым мужем, который должен был сделать ее свободной, свободной для
любви к ее герою. Право свое на такую свободу она, уже совершенно глядевшая на все глазами своего учителя жизни Кржижановского, считала совершенно
естественным, почти законным.
Это явление наблюдается со всеми страстными по натуре женщинами, у них настоящая
любовь, не в романическом, а в
естественном значении этого слова, начинается после того, когда они сделались предметом обладания понравившегося им человека.
— Что же, это совершенная правда, — отвечал он самым
естественным тоном. — Если я об этом никогда не говорил, то только из скромности. Теперь вы меня к этому принуждаете, и я должен рассказать. Действительно, Анжелика Сигизмундовна отклонила мое ухаживанье. «Князь, — отвечала мне она, — в
любви всегда есть обман. Я не хочу подвергаться обману с вашей стороны, и я знаю, что мне никогда не удастся вас обмануть. Вы единственный человек, которого я не считаю себя способной провести». Это моя лучшая победа!
— А мне именно в этом видится огромнейший смысл настоящей
любви. Случилось что-то, пала какая-то непереходимая преграда, — и стало дозволенным,
естественным, желанным все, о чем раньше даже подумать было бы бесстыдством. И ты знаешь?..
Христос показал мне, что единство сына человеческого,
любовь людей между собой не есть, как мне прежде казалось, цель, к которой должны стремиться люди, но что это единство, эта
любовь людей между собой есть их
естественное блаженное состояние, то, в котором родятся дети, по словам его, и то, в котором живут всегда все люди до тех пор, пока состояние это не нарушается обманом, заблуждением, соблазнами.
Но Христос не только показал мне это, но он ясно, без возможности ошибки перечислил мне в своих заповедях все до одного соблазны, лишавшие меня этого
естественного состояния единства,
любви и блага и уловлявшие меня в зло. Заповеди Христа дают мне средство спасения от соблазнов, лишавших меня моего блага, и потому я не могу не верить в эти заповеди.
Я не могу не верить в это и потому не могу, как я делал это прежде, признавать блудную похоть
естественным и возвышенным свойством человека; не могу оправдывать ее перед собой моей
любовью к красоте, влюбленностью или недостатками своей жены; не могу уже при первом напоминании о том, что поддаюсь блудной похоти, не признавать себя в болезненном, неестественном состоянии и не искать всяких средств, которые могли бы избавить меня от этого зла.
Но не то с душевным состоянием тех людей, которые пользуются насилием, подчиняются ему, участвуют в нем. Все эти тысячи, миллионы людей вместо
естественного и свойственного людям чувства
любви к братьям испытывают ко всем людям, кроме маленького кружка единомышленников, только чувства ненависти, осуждения и страха, и до такой степени заглушают в себе все человеческие чувства, что убийства братьев кажутся им необходимыми условиями блага их жизни.
Уже давно я собирался сделать это, но та
естественная жалость и малодушная
любовь, которую мы питаем даже к нашим ошибкам и недостаткам, удерживала меня; к тому же в «Дневнике» не было ничего предосудительного, что могло бы так или иначе компрометировать меня.
Еще труднее догадаться, что та самая клятва, к которой приводят всех людей блюстители закона Христа, прямо запрещена этим законом; но догадаться, что то, что в нашей жизни считается не только необходимым и
естественным, но самым прекрасным и доблестным —
любовь к отечеству, защита, возвеличение его, борьба с врагом и т. п., — суть не только преступления закона Христа, но явное отречение от него, — догадаться, что это так — ужасно трудно.